Неточные совпадения
—
Земля — ничья,
Божья, — начал он.
— «Ангелов творче и Господи сил, — продолжал он, — Иисусе пречудный, ангелов удивление, Иисусе пресильный, прародителей избавление, Иисусе пресладкий, патриархов величание, Иисусе преславный, царей укрепление, Иисусе преблагий, пророков исполнение, Иисусе предивный, мучеников крепость, Иисусе претихий, монахов радосте, Иисусе премилостивый, пресвитеров сладость, Иисусе премилосердый, постников воздержание, Иисусе пресладостный, преподобных радование, Иисусе пречистый, девственных целомудрие, Иисусе предвечный, грешников спасение, Иисусе, Сыне
Божий, помилуй мя», добрался он наконец до остановки, всё с большим и большим свистом повторяя слово Иисусе, придержал рукою рясу на шелковой подкладке и, опустившись на одно колено, поклонился в
землю, а хор запел последние слова: «Иисусе, Сыне
Божий, помилуй мя», а арестанты падали и подымались, встряхивая волосами, остававшимися на половине головы, и гремя кандалами, натиравшими им худые ноги.
Между тем в христианстве есть мессианское ожидание второго явления Христа в силе и славе, есть мессианское искание царства
Божьего, как на небе, так и на
земле, возможное ожидание новой эпохи Духа Святого.
Социальная революция заключает в себе мессианский и хилиастический элемент, она безусловно устремлена к царству
Божьему на
земле, хотя и без веры в Бога.
И в прошлом хилиастический христианский коммунизм, задаваясь целью осуществления царства
Божьего на
земле, был склонен к кровавым насилиям.
Все своеобразие славянской и русской мистики — в искании града
Божьего, града грядущего, в ожидании сошествия на
землю Небесного Иерусалима, в жажде всеобщего спасения и всеобщего блага, в апокалиптической настроенности.
Но творчество ценностей нужно не для спасения, а для полноты Царства
Божьего на небе и на
земле.
И вот восходит к Богу диавол вместе с сынами
Божьими и говорит Господу, что прошел по всей
земле и под
землею.
— Мне сегодня необыкновенно легче, но я уже знаю, что это всего лишь минута. Я мою болезнь теперь безошибочно понимаю. Если же я вам кажусь столь веселым, то ничем и никогда не могли вы меня столь обрадовать, как сделав такое замечание. Ибо для счастия созданы люди, и кто вполне счастлив, тот прямо удостоен сказать себе: «Я выполнил завет
Божий на сей
земле». Все праведные, все святые, все святые мученики были все счастливы.
— Та птица Богом определенная для человека, а коростель — птица вольная, лесная. И не он один: много ее, всякой лесной твари, и полевой и речной твари, и болотной и луговой, и верховой и низовой — и грех ее убивать, и пускай она живет на
земле до своего предела… А человеку пища положена другая; пища ему другая и другое питье: хлеб —
Божья благодать, да воды небесные, да тварь ручная от древних отцов.
Творческие подъемы гения, так часто связанного с несчастной жизнью на
земле и не признанного, уходят в Царство
Божье.
Устраивают
землю и земную жизнь злые силы, отступившие от правды Христовой, добрые же силы ждут Града Грядущего, Царства
Божьего.
Лишь под конец жизни он разочаровался в теократии и возможности Царства
Божьего на
земле.
Он верил, что Царство
Божье осуществляется и на
земле, и искал этого осуществления.
Он ищет Царства
Божьего на
земле.
Как и многие русские люди, он искал Царства
Божьего на
земле.
Он искал Царства
Божьего на
земле, ожидая новой эпохи Св.
Но за толстовским морализмом скрыто было искание Царства
Божьего, которое должно осуществляться здесь, на
земле, и сейчас.
Самое искание Царства
Божьего на
земле было русским исканием.
Церковь не есть Царство
Божье, церковь явилась в истории и действовала в истории, она не означает преображения мира, явления нового неба и новой
земли.
Но он не ищет Царства
Божьего, особенно не ищет Царства
Божьего на
земле.
Он хотел осуществления христианства в путях истории, в человеческом обществе, а не в индивидуальной только душе, он искал Царства
Божьего, которое будет явлено еще на этой
земле.
Ждут прогрессисты наступления царства
Божьего на
земле, а в Бога перестали верить.
Западная католическая культура с ее томлением и устремлением вверх имеет свою творческую миссию, но на почве восточноправославной мистики легче рождается сознание апокалипсическое, так как Церковь православная не претендовала быть, подобно католической, уже осуществленным Градом
Божьим на
земле.
В новом небе и новой
земле — вся полнота бытия, вся мощь божественного творения; в старом небе и старой
земле — действительно лишь все то творческое, что войдет в царство
Божье, остальное — призрак, ложь, обман.
Позитивисты, исповедующие социальные утопии, ждут страшного суда над злом прошлого, ждут окончательного торжества правды на
земле, но смешивают правду
Божью с правдой человеческой, суд
Божий с судом человеческим, чаяния Христа-Мессии с чаяниями Антихриста, земного бога.
Хилиастическая надежда и есть основа всякого упования на наступление царства
Божьего на
земле, царства правды на этой
земле.
Церковь станет царством, царством
Божьим и на
земле, как и на небе, когда мировая душа окончательно соединится с Логосом, соединится Невеста с Женихом, т. е. преобразится весь принудительный порядок природы в порядок свободно-благодатный.
Дело правды
Божьей на
земле, правды общественной должно быть делом творческим, а не разрушительным.
Возводит строгие зеницы,
Льет радость, трепет вкруг себя;
Равно на все взирает лицы,
Ни ненавидя, ни любя.
Он лести чужд, лицеприятства,
Породы, знатности, богатства,
Гнушаясь жертвенныя тли;
Родства не знает, ни приязни,
Равно делит и мзду, и казни;
Он образ
божий на
земли.
А когда бархатная поверхность этого луга мало-помалу серела, клочилась и росла, деревня вовсе исчезала, и только длинные журавли ее колодцев медленно и важно, как бы по собственному произволу, то поднимали, то опускали свои шеи, точно и в самом деле были настоящие журавли, живые, вольные птицы
божьи, которых не гнет за нос к
земле веревка, привязанная человеком.
Но до чтения ли, до письма ли было тут, когда душистые черемухи зацветают, когда пучок на березах лопается, когда черные кусты смородины опушаются беловатым пухом распускающихся сморщенных листочков, когда все скаты гор покрываются подснежными тюльпанами, называемыми сон, лилового, голубого, желтоватого и белого цвета, когда полезут везде из
земли свернутые в трубочки травы и завернутые в них головки цветов; когда жаворонки с утра до вечера висят в воздухе над самым двором, рассыпаясь в своих журчащих, однообразных, замирающих в небе песнях, которые хватали меня за сердце, которых я заслушивался до слез; когда
божьи коровки и все букашки выползают на
божий свет, крапивные и желтые бабочки замелькают, шмели и пчелы зажужжат; когда в воде движенье, на
земле шум, в воздухе трепет, когда и луч солнца дрожит, пробиваясь сквозь влажную атмосферу, полную жизненных начал…
— Да! — возразила Александра Григорьевна, мрачно нахмуривая брови. — Я, конечно, никогда не позволяла себе роптать на промысл
божий, но все-таки в этом случае воля его казалась мне немилосердна… В первое время после смерти мужа, мне представлялось, что неужели эта маленькая планетка-земля удержит меня, и я не улечу за ним в вечность!..
—
Божья воля — само собой. А главная причина — строгие времена пришли. Всякому чужого хочется, а между прочим, никому никого не жаль. Возьмем хоть Григорья Александрыча. Ну, подумал ли он, как уставную-то грамоту писал, что мужика обездоливает? подумал ли, что мужику либо
землю пахать, либо за курами смотреть? Нет, он ни крошки об этом не думал, а, напротив того, еще надеялся:"То-то, мол, я штрафов с мужиков наберу!"
— Верно! — весело ответила Софья. — Только здесь
божий дом — вся
земля.
Прочел пять глав Матвея, стали толковать. Все слушали, но принял только один Иван Чуев. И так принял, что стал во всем жить по-божьему. И в семье его так жить стали. От
земли лишней отказался, только свою долю взял.
Писано, что угодник
божий Тихон стал тогда просить богородицу о продлении мира на
земле, а апостол Павел ему громко ответил знамение, когда не станет мира, такими словами: «Егда, — говорит, — все рекут мир и утверждение, тогда нападает на них внезапу всегубительство».
Тогда он воскликнул: «Егда, говорит, не будет тебе, князь, беды на
земле за неверие твое, то аз простираю руку к небу и призываю на тебя суд
божий: анафема!»
Пантелей-государь ходит по двору,
Кузмич гуляет по широкому,
Кунья на нем шуба до
земли,
Соболья на нем шапка до верху,
Божья на нем милость до веку.
Сужена-то смотрит из-под пологу,
Бояре-то смотрят из города,
Боярыни-то смотрят из терема.
Бояре-то молвят: чей-то такой?
Боярыни молвят: чей-то господин?
А сужена молвит: мой дорогой!
Как проговорил Володимер-царь: «Кто из нас, братцы, горазд в грамоте? Прочел бы эту книгу Голубиную? Сказал бы нам про
божий свет: Отчего началось солнце красное? Отчего начался млад светёл месяц? Отчего начались звезды частыя? Отчего начались зори светлыя? Отчего зачались ветры буйныя? Отчего зачались тучи грозныя? Отчего да взялись ночи темныя? Отчего у нас пошел мир-народ? Отчего у нас на
земли цари пошли? Отчего зачались бояры-князья? Отчего пошли крестьяне православные?»
— Расступись же подо мной, мать сыра-земля! — простонала она, — не жилица я на белом свете! Наложу на себя руки, изведу себя отравой! Не переживу тебя, Никита Романыч! Я люблю тебя боле жизни, боле свету
божьего, я никого, кроме тебя, не люблю и любить не буду!
Великопостная служба, так знакомая еще с далекого детства, в родительском доме, торжественные молитвы, земные поклоны — все это расшевеливало в душе моей далекое-далекое минувшее, напоминало впечатления еще детских лет, и, помню, мне очень приятно было, когда, бывало, утром, по подмерзшей за ночь
земле, нас водили под конвоем с заряженными ружьями в
божий дом.
И потому все те, которые выделывают, продают, употребляют оружие, содействуют всяким военным приготовлениям, этим самым вооружаются против мирного господства сына
божьего на
земле.
Только дети, вечные, неустанные сосуды
божьей радости над
землею, были живы и бежали, и играли, — но уже и на них налегла косность, и какое-то безликое и незримое чудище, угнездясь за их плечами, заглядывало порою глазами, полными угроз, на их внезапно тупеющие лица.
— То же самое, везде — одно! В каждой губернии — свой бог, своя
божья матерь, в каждом уезде — свой угодник! Вот, будто возникло общее у всех, но сейчас же мужики кричат: нам всю
землю, рабочие спорят: нет, нам — фабрики. А образованный народ, вместо того, чтобы поддерживать общее и укреплять разумное, тоже насыкается — нам бы всю власть, а уж мы вас наградим! Тут общее дело, примерно, как баран среди голодных волков. Вот!
— Я, раб
божий Тимур, говорю что следует! Триста всадников отправятся сейчас же во все концы
земли моей, и пусть найдут они сына этой женщины, а она будет ждать здесь, и я буду ждать вместе с нею, тот же, кто воротится с ребенком на седле своего коня, он будет счастлив — говорит Тимур! Так, женщина?
Аристарх (не замечая Силана). Ишь хитрит, ишь лукавит. Погоди ж ты, я тебя перехитрю. (Вынимает удочку и поправляет). Ты хитра, а я хитрей тебя; рыба хитра, а человек премудр,
божьим произволением… (Закидывает удочку). Человеку такая хитрость дана, что он надо всеми, иже на
земле и под
землею и в водах… Поди сюда! (Тащит удочку). Что? Попалась? (Снимает рыбу с крючка и сажает в садок).
— Как же! У нас всё государево. Вся
земля —
божья, вся Русь — царёва!
— А я им говорю, что они сычи ночные, что они лупоглазые, бельмистые сычи, которым их бельма ничего не дают видеть при
Божьем свете! Ночь! Ночь им нужна! Вот тогда, когда из темных нор на
землю выползают колючие ежи, кроты слепые, землеройки, а в сонном воздухе нетопыри шмыгают — тогда им жизнь, тогда им жизнь, канальям!.. И вот же черт их не возьмет и не поест вместо сардинок!
Теперь, в декабре, подземная галерея представляет совсем иной вид. Работы окончены, и из-под
земли широким столбом из железной трубы льется чистая, прозрачная, как кристалл, вода и по желобам стекает в Яузу. Количество воды не только оправдало, но даже превзошло ожидания: из недр
земли ежедневно вытекает на
божий свет двести шестьдесят тысяч ведер.